Эдгар Берроуз - Лунные люди [= Люди с Луны] [The Moon Men]

После ужина мы с отцом отправились доить коз и проверили, чтобы загородки были закрыты на ночь от собак. Казалось, их становилось все больше, и они наглели с каждым годом. Они собирались в стаи, — хотя раньше бегали поодиночке, когда я был мальчишкой — и уже представляли опасность даже для взрослого мужчины, путешествующего ночью. Нам не позволялось иметь огнестрельное оружие, даже лук и стрелы были запрещены; поэтому мы не могли отогнать собак, и они, чувствуя нашу слабость, подходили ночью к самым домам и загонам.

Это были огромные бестии — бесстрашные и сильные. Одна стая особенно отличалась от остальных. Отец сказал, что это дала помесь колли и овчарки; члены стаи были огромными, хитрыми и злобными. Они превратились в ужас города — мы называли их Адские собаки.

3. Адские собаки

Когда мы вернулись в дом после дойки, к нам заглянули Джим Томпсон и его женщина Молли Шиихан. Они жили выше по реке, в полумиле от нас, на следующей ферме, и были нашими лучшими друзьями. Это были единственные люди, которым действительно доверяли отец и мать, и потому, собираясь вместе, мы разговаривали совершенно свободно. Мне казалось странным, даже когда я был младше, что такие большие, сильные мужчины, как отец и Джим, могут бояться высказать, что они действительно думают по тому или иному поводу, и хотя я был рожден и рос в атмосфере страха и подозрения, я никогда не мог примириться с трусостью и рабской покорностью, окружавшей нас.

Кроме всего прочего я знал, что мой отец не был трусом. Он был симпатичным мужчиной — высокий, с отлично развитой мускулатурой — я видел его сражающимся с людьми и собаками. Однажды он защищал мать от Каш гвардии и голыми руками убил вооруженного солдата. Сейчас тот лежал в центре загородки для коз, его ружье, амуниция и штык, тщательно завернутые в толстый слой промасленной ткани, покоились рядом с ним. Отец не оставил никаких следов, и его ни в чем не подозревали; но мы знали, где хранится ружье, штык и боеприпасы.

У Джима возникли проблемы с Соором, новым сборщиком налогов, и он очень злился. Джим был рослым мужчиной и, как и мой отец, был всегда гладко выбрит, как почти все американцы — так мы называли людей, живших здесь задолго до Великой войны. Остальные — настоящие калкары — не отращивали бород. Их предки появились с Луны много лет назад. Они появлялись в странных кораблях, год за годом, но постепенно один за другим, их корабли исчезали, и никто из них не знал, как строить их или управлять двигателями в нужный момент. Калкары больше не могли попасть с Луны на Землю.

Это было хорошо для нас, но это случилось слишком поздно; калкары расплодились, как мухи в грязной конюшне. Чистокровные калкары были самыми худшими, но существовали миллионы полукровок, и их тоже нельзя было назвать хорошими. Мне кажется, что на самом деле полукровки ненавидели чистопородных землян больше, чем настоящих калкаров или лунных людей.

Джим был в бешенстве. Он сказал, что долго не выдержит — он, скорее, умрет, чем будет жить в таком кошмарном мире; но я уже привык к подобным разговорам, я слышал их с самого детства. Жизнь была трудной штукой, — только работа, работа, работа, жалкое существование и бесконечная плата налогов. Никаких удовольствий — всего лишь несколько удобств, совершенно никаких излишеств — и что хуже всего — никакой надежды. Редко случалось, чтобы хоть кто-то смеялся из нашего класса, и взрослые никогда не улыбались. Будучи детьми, мы лишь улыбались — редко и слабо. Трудно было полностью уничтожить дух детства; но по отношению к братству мужчин это почти удалось.

— Это ваша собственная ошибка, Джим, — сказал отец. Он всегда обвинял во всех наших горестях Джима, потому что предки Джима были до Великой войны американскими рабочими — механиками и опытными работниками во множестве областей. — Ваши люди никогда не выступали против завоевателей. Они флиртовали с новой теорией братства, которую калкары занесли им с Луны. Они прислушивались к словам эмиссаров этих негодяев и после того, как калкары ввели этот порядок среди нас, они «сначала терпели, потом сожалели, а потом начали раскаиваться». Их было множество, и им бы хватило сил, чтобы сразиться и остановить волну безумства, которая началась с катастрофы на Луне и захлестнула весь мир — они смогли бы удержать от этого Америку; но они этого не сделали, наоборот — они слушали фальшивых пророков и отдали свою великую власть в руки коррумпированных лидеров.

— А что насчет твоего класса? — возразил Джим, — слишком богатого и ленивого и даже не удосуживающегося голосовать. Они пытались придавить нас и собирали сливки с нашей работы.

— Древняя софистика, — пробурчал отец. — Никогда не существовало более благополучного и независимого класса людей в мире, чем американский рабочий класс в двадцатом веке.

— Ты говоришь о нас! Мы были первыми, кто начал сражаться. Мои люди сражались, истекали кровью и умирали, чтобы сохранить Старую Славу над Капитолием в Вашингтоне; но нас было слишком мало, и сейчас Каш флаг калкарского флота развевается на его месте, и больше века считается преступлением, заслуживающим смертной казни, хранить у себя Звездно-полосатый.

Отец быстро пересек комнату, подошел к камину и вытащил камень ниже крепкой деревянной каминной полки. Просунув туда руку он повернулся к нам.

— Я стал трусливым и деградировал, — воскликнул он, — но слава Богу, во мне еще сохранилась капля мужества. У меня есть силы противостоять им, как противостояли мои отцы — и я сохранил это, дошедшее до меня, сохранил для своего сына, чтобы он передал его своему сыну. И я готов умереть за Это, как умирали мои отцы, и я умру за него с радостью.

Он вытащил небольшой клочок материи и, держа его за концы кончиками пальцев, встряхнул и развернул ткань, на которой были белые и красные полосы с голубым прямоугольником с краю, на котором было вышито множество белых звезд.

Джим, Молли и мать вскочили, и я увидел, как мать бросила тревожный взгляд в строну двери. На мгновение они застыли в молчании, смотря широко раскрытыми глазами на вещь, которую держал отец. Потом Джим медленно подошел к флагу, стал на колени и, взяв край его своими мозолистыми неуклюжими пальцами, прижал его к своим губам, а свеча на кривом столе, мерцающая на весеннем ветру, покачивавшим козью шкуру у окна, заливала его своими лучами.

— Это — Флаг, сынок, — сказал мне отец. — Это — Старая Слава, флаг твоих отцов, флаг, который превратил мир в цветущий сад. За владение им полагается смерть; но я решил взять его и охранять, и наша семья будет охранять его, пока войско, которое владело им, не придет из Аргонна.